рекомендуем:


Беспризорное детство в творчестве Есенина
27.04.13 20:10

Трагедия беспризорного детства в творчестве С. Есенина 20-х годов

Автор: А.В. Сафронов

Маленькая поэма С.А. Есенина «Русь бесприютная» включается многими исследователями в состав цикла, складывавшегося в творче­стве поэта в 1923-25 годы. Это, помимо названной, поэмы «Русь ухо­дящая» и «Русь советская».

О.Е. Воронова считает несомненной так­же связь этих «маленьких поэм» с циклом стихотворений «Русь», одно из которых Есенин читал в присутствии императрицы Александры Федоровны в Царскосельском лазарете 22 июля 1916 года.

Нам кажется бесспорным также и то, что «Русь бесприютная» вме­сте со стихотворением «Папиросники» является составной частью разработки еще одной важной для Есенина темы - цикла о русских бродягах, странниках, «отверженных» и «несчастных».

Мотивы странничества и бродяжничества, тесное слияние образов странствующего инока и босяка, взаимодействие лирики С.А. Есени­на с тюремным фольклором ХХ века рассмотрены нами подробно в ранее опубликованных статьях «Художественная концепция русско­го странничества в творчестве С.А. Есенина и СВ. Максимова» («Со­временное есениноведение». 2004, № 1); «Сергей Есенин и тюремная муза» («Современное есениноведение», 2004, № 2, в соавторстве).

Обращение к судьбе детей «дна» - нового поколения странников и бродяг - выглядит закономерным продолжением этой темы после трагических событий революции и гражданской войны, в условиях ка­чественных изменений мировоззрения и художественного мира поэта, в годы «увядания», угасания в нём «бродяжьего духа».

Однажды, наблюдая, как беспризорники «воюют с Москвой», поэт восхищенно сказал Галине Бениславской: «Вот это сила. Вы­растут - попробуйте справиться с ними. Посмотрите на них: в лох­мотьях, грязные, а всё останавливают и опрокидывают на дороге. Да это ж государство в государстве, а ваш Маркс о них не писал». И целый день всем рассказывал об этом государстве в государстве»1. Поэт любил слушать заунывные песни беспризорников (особенно песню «Позабыт, позаброшен…») и прекрасно знал язык каторжни­ков и нищих. Н.К. Вержбицкий вспоминал: «В разговоре он (Есе­нин) - употреблял жаргонные слова, пользовался босяческими ин-

тонациями и жестами, но всё это делал естественно и просто, без тени притворства»2.

Неплохое знание Есениным языка, быта и нравов уголовной среды отразилось и в «Стране Негодяев» - произведении с криминально-приключенческим сюжетом и соответствующими героями.

Обратим внимание на социально-исторический контекст, в кото­ром создавались Есениным «Папиросники» и «Русь бесприютная».

По официальным данным, после тяжелых, кровавых лет Первой мировой и Гражданской войн 7 миллионов детей - абсолютно точное число установить невозможно - остались без родителей, без семьи, оказались на улице. «Большая часть их жила попрошайничеством, во­ровством и разбоями. Они исполняли жалостливые песни на вокзалах и в вагонах поездов о своей горькой судьбе или хищными сворами на­летали на прохожих и мелких уличных торговцев. Ютились беспри­зорники в разрушенных городских зданиях, заколоченных на зиму лотерейных будках, кладбищенских склепах, старых вагонах, ото­гнанных в тупики, в кочегарках списанных паровозов, асфальтовых чанах, бочках из-под цемента… Озлобленные и озверевшие, пропи­танные цинизмом ребята не останавливались и перед пролитием чу­жой крови», - пишет об этом современный исследователь 3. Суро­вый быт и душевный надлом беспризорников, их попытки найти «путевку в жизнь» описал в 30-е годы А.С. Макаренко в «Педагоги­ческой поэме», но еще раньше эту проблему пытались исследовать Вяч. Шишков («Странники»), Л. Пантелеев и Г. Белых («Республи­ка ШКИД»), Л. Леонов («Вор»), Л. Сейфуллина («Правонарушите­ли»), В. Маяковский («Беспризорщина»).

В начале 20-х годов беспризорники стали грозной силой в руках уголовников, образовывали крупные банды, объединенные жесткой дисциплиной и авторитетом вожака 4. Вожаками у них становились, как правило, уголовники «из бывших», нередко - кадровые офицеры5.

ВЦИК 21 января 1921 года создал Комиссию по улучшению жизни детей под председательством главы ВЧК (позже - ОГПУ) Ф.Э. Дзер­жинского. «Чекисты совершенно точно определили направление уда­ра: лишить уголовный мир (и прежде всего - классовых врагов) основ­ной опорной силы - подрастающего поколения»6.

31 марта 1923 года в «Известиях» появилось обращение Комиссии ВЦИК за подписью Дзержинского, в котором все рабочие и крестьяне, все трудящиеся призывались прийти на помощь беспризорным детям.

В движении за социальную адаптацию малолетних преступников и просто сирот активно участвовали многие деятели культуры и ис­кусства, участвовали и деньгами, и конкретными делами, и поэтичес­ким словом.

А.Ф. Кулемкин, литератор, издательский работник, бывший сту­дент литературно-художественного института имени В. Брюсова, вспоминал, как однажды прочитал Есенину стихотворение «Гамены» (в переводе с французского – юные бродяги; в России для именования таких утвердилось слово «гавроши» по имени героя В. Гюго) о бес­призорниках, ночевавших в норах и нишах китайгородской стены. В ответ Есенин прочитал свое стихотворение «Папиросники». «По­том оно было напечатано в журнале «Красная нива» за 1927 г.» 7.

Улицы печальные, Сугробы да мороз. Сорванцы отчаянные С лотками папирос. Грязных улиц странники В забаве злой игры, Все они – карманники, Веселые воры (IV, 188).

Отметим привычное для Есенина слово «странники», характери­зующее людей, «выломившихся» из традиционного строя жизни. Бро­сающаяся в глаза криминализация беспризорности, уверенное вхож­дение «пацанов» в «блатное сообщество» не вызывают у поэта сомнений: «все они… воры». Отмечает он и такой аспект деятельности профессиональных преступных сообществ, как зафиксированный «раздел территорий» между шайками:

Тех площадь – на Никитской,

А этих – на Тверской.

Стоят с тоскливым свистом

Они там день-деньской.

Снуют по всем притонам

И, улучив досуг,

Читают Пинкертона

За кружкой пива вслух (IV, 188).

Юные уголовники, «пацаны» – так стали называть их на блатном жаргоне («по фене») в начале 20-х годов 8 – романтизируют Америку,

из которой Есенин недавно вернулся, как страну гангстеров; читая о подвигах отважного сыщика Ната Пинкертона, они, безусловно, вос­хищаются и его противником, ловким и хитрым преступником, гораз­до более близким социально и психологически.

Пускай от пива горько,

Они без пива - вдрызг.

Все бредят Нью-Иорком,

Всех тянет в Сан-Франциск (IV, 188).

Но до воплощения этой наивной и детской мечты далеко, и -

Потом опять печально Выходят на мороз Сорванцы отчаянные С лотками папирос (V, 189).

Кольцевая композиция стихотворения придает сладким грёзам «со­рванцов» оттенок безнадежности, несбыточности.

Продолжение размышлений о человеческой беспризорности, без­домности, неприкаянности в поэме «Русь бесприютная» следует рас­сматривать в гораздо более широком историческом контексте, чем это делалось ранее (заметим, что серьезных попыток этого, в общем-то, и не было).

Реальная история Гражданской войны в России, свидетелем ко­торой был Есенин, мало напоминала официальный «красно-белый» вариант, пропагандировавшийся в чуть более поздние времена ком­мунистической властью. Стоит напомнить, что в первые годы Граж­данской войны практически во всех губернских городах России воз­никали свои правительства, чаще всего - по нескольку, воевавших между собой. Крестьяне же воевали в своих уездах и волостях, а то и на территории общины, на стороне тех, кто обещал землю, против тех, кто требовал возврата захваченных мужиками помещичьих уго­дий. «Партизанские» отряды оказывали сопротивление и монархистам, и сторонникам Учредительного собрания, и «зеленым», и продотрядам из городов с комиссарами во главе. М.А. Шолохов, рисуя в «Донских рассказах» трагический раскол в казачьих семьях по «красно-белому» признаку, несколько упростил реальную картину великой смуты; лишь в «Тихом Доне» он показал разнообразие социально-экономи­ческих программ, политических сил, вооруженных формирований, боровшихся «за правое дело».

В начале 20-х годов, когда все «улеглось», когда в результате НЭПа в стране появилось достаточное количество «сытых» - а в их числе и крестьяне, еще недавно защищавшие свою, а точнее - захваченную у помещиков землю от продотрядов - поэт напоминает всем: монахам, восстававшим против «безбожников», бывшим «партизанам», власти, стремительно бюрократизировавшейся и писавшей бесконечные «про­токолы», - о тех, чья судьба напомнила ему о судьбе Оливера Твиста: о беспризорных детях, стоящих на пороге превращения в организо­ванную криминальную силу, в будущих сидельцев «Крестов» и «Бу-тырок», Соловков и Колымы, в строителей Беломорканала, в «несчас­тных» и «отверженных».

Но он видит в них другие, творческие, силы и возможности: в них Троцкий, Ленин и Бухарин, в них Некрасов, Пушкин и Кольцов.

Из беспризорников в поэты - такой путь в действительности про­делали Иван Кырля, Павел Железнов.

Об истории создания поэмы «Русь бесприютная» свидетельствует тифлисский журналист Н.К. Вержбицкий. Летом 1924 года в одной из газет появилась заметка о том, что в Тифлисе открылся коллектор для беспризорников, откуда их будут отправлять в детские дома и ко­лонии. Есенин захотел во что бы то ни стало посетить это учреждение, и они с Вержбицким отправились в Авлабар. Тифлисский Авлабар тех лет - типичный «босяцкий» район, аналог одесских Молдаванки и Пересыпи.

«В большом, невзрачном, казарменного типа помещении находи­лись человек пятьдесят «пацанов», задержанных на железнодорожных путях, в пустых товарных вагонах, в пещерах, вырытых по берегу реки, на улицах»9. Вержбицкий вспоминает, что Есенин был одет в ярко на­чищенные жёлтые туфли, новую серую шляпу, хороший, только что отглаженный серый костюм.

«Есенин смело распахнул двери и быстрым шагом вошел в доволь­но грязное и неуютное помещение. Можно было подумать, что он уже не раз здесь бывал и всё ему хорошо знакомо. Он сразу направился к широким и тоже не очень чистым нарам, на которых сидели и лежа­ли полуголые, выпачканные угольной пылью, завшивевшие мальчиш­ки в возрасте от шести до пятнадцати лет» (там же). Есенин сел на нары, снял шляпу, «подобрал одну ногу под себя и принял позу, кото­рая удивительно напоминала обычную позу беспризорника: одновре­менно развязную и напряженную»10.

Он начал оживленную беседу, которая велась в почти товарищес­ком тоне, рассказал, как он сам был беспризорником, холодал, голо­дал, но потом нашел в себе силы расстаться с бродяжничеством, по­дыскал работу, выучился грамоте и стал поэтом. Разумеется, этот рассказ от начала до конца был выдуман Есениным. Поэт сделал это, возможно, для того, чтобы наладить доверительные отношения. Мно­гие современники в числе черт личности Есенина называют актерс­кое, игровое начало, умение притворяться, при этом нередко, как мы увидим, он и сам в какой-то момент начинал верить в «предлагаемые обстоятельства».

Беспризорники в ответ на его искреннее признание начали рассказы­вать о своей жизни, они вспоминали о своих путешествиях, о не всегда благопристойных способах приобретения средств для пропитания. Есе­нин убеждал новых знакомых, что «советская власть никогда не даст им погибнуть, она оденет их, приютит, научит работать, сделает счаст­ливыми людьми…»11.

Дети, с которыми встретился поэт в Тифлисе, - явно не «местные», ибо, в буквальном смысле, находят с ним общий язык - не по-грузински же он с ними беседовал! Вспоминается фраза беспризорника из одного советского фильма: «Поедем на юг. Там тепло, там яблоки». Видимо, и эти мальчишки «от шести до пятнадцати лет» добирались на крышах вагонов и в угольных ящиках в теплую Грузию, мечтая о солнце и фрук­тах, растущих, по их наивным представлениям, «просто так» - без со­бак и сторожей.

На улицу Есенин с Вержбицким через час вышли взволнованны­ми, беспризорники провожали их до дверей всей толпой и кричали: «Приходите еще!» «Есенин шёл большими шагами и всё время гово­рил, как-то странно заикаясь и размахивая руками. Он говорил о том, что больше с этим мириться нельзя, невозможно дальше спокойно на­блюдать, как у всех на глазах гибнут, может быть, будущие Ломоносо­вы, Пушкины, Менделеевы, Репины! «Надо немедленно, - громко го­ворил Сергей, хватая меня за локоть, - немедленно очистить от монахов все до единого монастыри и поселить там беспризорных! Нечего цере­мониться с попами и монахами, тем более с такими, которые убивали красных воинов!»

Как раз в те дни были опубликованы в газетах материалы о «свя­тых отцах» Ново-Афонского монастыря, около Сухума, которые с винтовками боролись против Красной Армии»12. Подлинность фактов,

изложенных в этой статье, не вызвала, очевидно, у Есенина никаких со­мнений, хотя представляется весьма сомнительным участие монашеству­ющих в неспровоцированных боевых действиях. Или спровоцирован­ных? Откуда в монастыре появилось оружие? Где проходили монахи военную подготовку? Кто благословил их взять в руки винтовки и на­рушить заповедь «Не убий»? В конце концов, кто в этом инциденте первым открыл огонь? Логично было бы предположить, что статья о священниках, ведущих войну против советской власти, - типичный «социальный заказ», который большевики использовали как предлог для очередной антирелигиозной кампании. Интересно было бы узнать, ка­кие последствия для монахов и монастыря она имела? Не разместили ли в Афонском монастыре какие-либо советские учреждения, казармы, скла­ды? Как бы то ни было, Есенин в пропагандистскую легенду поверил.

Ходил Есенин и к тогдашнему председателю Закавказского ЦИК Михе Цхакая. В ответ на эмоциональное заявление поэта глава Закав­казья сказал, что правительство уже нашло для беспризорных хоро­шие помещения, где в самом ближайшем будущем должны быть орга­низованы трудовые колонии.

Спустя три дня после посещения коллектора, в «Заре Востока» появилась «маленькая поэма» Есенина «Русь бесприютная», привле­кавшая внимание к самым больным местам тяжело налаживающейся послевоенной жизни. На нее было мало откликов в текущей прессе, о ней до сих пор нет масштабных исследований.

В «Руси бесприютной», как и в других «маленьких поэмах», нет непосредственного изображения революционных событий, но бури гражданской войны и послевоенное неустройство «просвечивают» сквозь строки всех произведений этого цикла. Деревня лишена патри­архальности, идилличности, поэтизации, это отнюдь не Русь право­славная в её безропотности, тихой, но упорной вере, в извечном труде, в кроткой радости «с громкой песней весной на лугу».

Начинается поэма с печальной, грустной, горькой ноты, которая будет звучать на протяжении всего произведения:

Товарищи, сегодня в горе я,

Проснулась боль

В угасшем скандалисте!

Мне вспомнилась

Печальная история -

История об Оливере Твисте (II, 98).

После этой эмоциональной экспозиции, в которой сталкиваются разные смысловые и лексические пласты (современное «товарищи» и герой «буржуазного» Диккенса, митинговое обращение и интимное признание «сегодня в горе я»), идет основная часть, которая строится на социальном противопоставлении и резких эмоциональных контра­стах, нарастающих от строки к строке.

Есенин видит опасный и, может быть, роковой раскол в русском обществе. Его ужасают жестокость, лицемерие и ханжество «монахов», он видит, как маскируются вчерашние враги, открыто выступавшие с оружием в руках против большевиков:

Мы все по-разному

Судьбой своей оплаканы.

Кто крепость знал,

Кому Сибирь знакома.

Знать, потому теперь

Попы и дьяконы

О здравье молятся

Всех членов Совнаркома (II, 98).

Естественно, отчего же не молиться, ведь Сибирь и крепость - хо­рошие учителя для попов и дьяконов, тем более что Православная Церковь после Октябрьского переворота подтвердила верность заве­ту: «Нет власти аще не от Бога».

…Но все ж у нас Монашеские общины С «аминем» ставят Каждый протокол (II, 99).

С какой это стати, позвольте спросить, монахи пишут протоко­лы? Почему автор создает «образ врага» из таких мало совместимых деталей?

Есенин приводит рассказ «монахов» о жестоких схватках с крас­ными в годы Гражданской войны, в этих строках зло гиперболизиру­ется: те, кто принимал участие в расправе над красноармейцами, «за­быв о днях опасных», говорят:

«Уж как мы их…

Не в пух, а прямо в прах…

Пятнадцать штук я сам Зарезал красных, Да столько ж каждый Всякий наш монах»… (II, 99).

Задумаемся: кому принадлежат эти слова? Лексика и стиль - явно не монашеские, скорее так мог высказываться тот крестьянин, что с ножом и обрезом охотился сначала на продотрядовцев, а потом на деникинцев.

Враги и защитники революции, участники жестокой мясорубки, в которой нет правых, но все виноваты, предстают здесь в своей гнус­ной откровенности. И слова их, возможно, заставляют самого поэта почувствовать свою вину в том, что он не принимал участия в борьбе за республику. Он испытывает внутреннюю потребность сказать о сво­ей кровной привязанности к Родине, к революции:

Россия-мать!

Прости меня,

Прости!

Но эту дикость, подлую и злую,

Я на своем недлительном пути

Не приголублю

И не поцелую… (II, 99).

Ужас детской безнадзорности противопоставлен тем, кто жиреет, кто «благостен и сыт» в начале 20-х годов (а кто жиреет? крестьяне? монахи? бюрократическая номенклатура?):

У них жилища есть, У них есть хлеб, Они с молитвами И благостны и сыты. Но есть на этой Горестной земле, Что всеми добрыми И злыми позабыты.

Мальчишки лет семи-восьми Снуют средь штатов без призора, Бестелыми корявыми костьми Они нам знак Тяжелого укора (II, 99-100).

Драматические взаимоотношения двух миров создаются при по­мощи антитезы: сытые, имеющие «жилища» монахи (только ли мо­нахи?) - мальчишки «без призора» и «с бестелыми корявыми кость­ми». Сострадание к беспризорникам и возмущение теми, кто о них позабыл, прочитывается сразу и в подробных комментариях не нуж­дается. Заметим, однако, насколько глубоки у поэта впечатления от Америки: не однажды в его стихах встречается слово «штаты» вмес­то «советские республики», да и «папиросники» грезят о «райской жизни» в Нью-Йорке и Сан-Франциско.

«Монахи» с этого момента из стихотворения исчезают, остаются беспризорники - «потерянное поколение». Поэт рядом с ними, он хо­чет казаться таким же, как они, - вспомним его вымышленную био­графию, рассказанную «пацанам» в тифлисском коллекторе:

Я тоже рос,

Несчастный и худой,

Средь жидких,

Тягостных рассветов… (II, 100).

Куда-то исчезли из его жизни и радостное детство в Константино­ве, и любимые мать и бабушка, и монастыри с добрыми пастырями, и рассветы предстают какими-то «жидкими и тягостными» - на анг­лийский манер... Перед нами - еще одно перевоплощение лирическо­го героя, на этот раз в «несчастного и худого» сироту, росшего в ливер­пульском или манчестерском приюте.

Есенину горько сознавать, что страна теряет свое будущее, что у всех на глазах гибнут, может быть, завтрашние поэты и политики:

В них Пушкин,

Лермонтов,

Кольцов,

И наш Некрасов в них,

В них я,

В них даже Троцкий,

Ленин и Бухарин.

Не потому ль мой грустью

Веет стих,

Глядя на их

Невымытые хари (II, 100).

Имена поэтов, в том числе и самого автора, в разговоре о буду­щем несчастных детей звучат естественно и органично. Но зачем

здесь политики? Мы видим здесь прямое обращение к власти, просьбу помочь детям, которые, возможно, завтра станут такими же пламенными большевиками, как те, чьи имена вспоминает поэт.

Примечателен «состав команды» тех, рядом с кем ставит Есе­нин Пушкина, Некрасова и Кольцова, кого он словно просит по­мочь бездомным и безнадзорным детям: недавно умерший Великий вождь, скромно ходивший с «лысиною как поднос», популярный в массах герой Гражданской войны Троцкий, возможный наследник Великого вождя (вряд ли Есенину были известны тайны подковер­ной борьбы за власть между ним, Сталиным, Каменевым, Зиновье­вым), Бухарин, публицист, пропагандист, от которого можно было ждать помощи детям, но «любимец партии» конкретными государ­ственными, хозяйственными делами никогда не занимался (конеч­но, не мог догадываться поэт, что тот на долгие годы приговорит его своими «Злыми заметками» к полузабвению и политической не­благонадежности).

Тема высокого предназначения художника, размышления о вели­чии поэтического труда выглядят здесь гораздо более сниженными по сравнению с «памятником выше Александрийского столпа»: поэт равновелик всего лишь ныне действующим руководителям коммуни­стической партии (вождями их стали называть в массовом порядке не­сколько позднее).

Поэма написана вольными ямбами - как и вся трилогия о Руси. В лексике - соединение «высокого» и «низкого», поэтичность «стиха, веющего грустью» и грубость «невымытых харь».

Отклик на единичный факт перерастает в размышления не только о личном, но и о всеобщем.

В «Руси бесприютной» отчетливо прослеживаются как приметы времени, так и признаки душевного смятения самого поэта. Его «кре­стьянский уклон» к лету 1924 года уже «выпрямился», но «роман» с пролетарской советской властью еще не привел к полной взаимнос­ти, Есенин пока еще «попутчик», вынужденный демонстрировать свою лояльность. Но невозможно спрятать свойственную его лирической поэзии диалогичность, полемичность: он словно вызывает на спор, ждет ответа, провоцирует несогласие.

Нельзя не заметить в «Руси бесприютной» трагическую раздво­енность сознания и мировоззрения: сытые, звероподобные монахи, напоминающие «образ врага» из большевистских газет, восторг пе-

ред неуправляемой силой уголовников и беспризорников, - и Троц­кий с Бухариным в качестве идеала личности. Искренняя боль и стыд смешиваются с откровенным притворством, разбавляются иг­рой со своей собственной биографией. Вспомним еще раз реплику Есенина в разговоре с Бениславской: «…ваш Маркс о них не писал». Маркс еще (или уже) - «ваш», он так и не стал для поэта своим, близким, как, впрочем, и для его земляка-крестьянина, который «Глядит на Маркса, / Как на Саваофа, / Пуская Ленину / В глаза табачный дым». «Свои» для него - голодные и бездомные беспри­зорники-папиросники.

В условиях идеологического диктата, практически стопроцентного цензурирования печатаемых текстов перед Есениным во весь рост вставал вопрос и о так называемых «проходных» темах; беспризор­ность и борьба с ней были темами актуальными с точки зрения агит­пропа компартии и одновременно соответствовали внутренней по­требности Есенина.

«В последние два года жизни Есенин часто говорил о своем жела­нии написать повесть о беспризорниках, которые в те годы буквально заполонили все большие города и железнодорожные узлы. Это была его неутолимая, горестная тема»13. Он хотел написать о беспризорни­ке, «который был на дне жизни, выскочил, овладел судьбой и засиял», -так писал Есенин Вержбицкому в июне-июле 1925 года. Прошел уже год после памятной встречи, но сочиненный для беседы с пацанами сюжет «из собственной жизни» не отпускает поэта. Замысел о нашед­шем себя представителе «потерянного поколения» не был реализован, и остается только гадать, во что он мог вылиться, каким было бы его воплощение. Примечательно, что речь идет не о поэме, а о прозаичес­ком жанре, к которому после «Яра» Есенин не обращался. «Яр» же создавался в 1915 году - тогда, когда бродяги, странники, калики и разбойники наполняли лирический мир поэта.

Нельзя исключить и тот факт, что встреча беспризорников с Есе­ниным послужила одним из толчков к «присвоению» и своеобразной «канонизации» автора «Письма матери» и «Исповеди хулигана» в сре­де уголовников и в блатном фольклоре; уркаганы, опираясь на вымыш­ленную автобиографию Есенина - «бывшего беспризорника», сдела­ли вывод о возможной его принадлежности к преступному сообществу или, по крайней мере, духовной к нему близости.

Ранее мы указывали на то, что в разработке Есениным тем и моти­вов «бродячей Руси» отразились архетипические свойства русского

национального характера с его своеобразным восприятием простран­ства, с тягой к «воле» вместо «свободы», с противоречием между сво­бодой внутренней и внешней, с восприятием бродяжничества и стран­ничества как протеста и в то же время – как одной из форм духовного поиска14. Духовный поиск завершается, протест угас, надо просто по­жалеть несчастных детей. Если раньше в его стихах было мучительное переживание и сопереживание участи «странников» и «бродяг», отка­завшихся от нормальной жизни ради поисков Бога на Земле, то те­перь – конкретное стремление помочь жертвам социальных трагедий, которыми стали революция и Гражданская война.

Примечания

1 С.А. Есенин в воспоминаниях современников. М., 1986. Т. 2. С. 66.

2 Там же. С. 227.

3 Сидоров А. Жиганы, уркаганы, блатари. Подлинная история воровского
братства. М.: ЭКСМО, 2005. С. 59.

4 Там же. С. 62.

5 Там же. С. 53–70.

6 Там же. С. 67.

7 Воспоминания о Сергее Есенине, М., 1965. С. 427.

8 Сидоров А. Указ. соч. С. 65.

9 С.А. Есенин в воспоминаниях современников. М., 1986. Т. 2. С. 226.

10 Там же. С. 227.

11 Там же. С. 227.

12 Там же. С. 227.

13 Там же. С. 228.

14 Сафронов А.В. Художественная концепция русского бродяжничества и
странничества // Современное есениноведение, 2004. № 1. С. 143.