Этнографические сюжеты в творчестве Б.А. Литвинского

Автор: Л.А. Чвырь

Научное наследие Б.А. Литвинского внушительно не только по объему, но и чрезвычайно многогранно, связано с решением множества проблем в истории культуры Центральной Азии. Однако основой его «научной идентификации», конечно, была профессия археолога, причем, археолога удачливого, открывшего и исследовавшего несколько крупнейших памятников Средней Азии (в южном Таджикистане, на Памире и в Фергане).

Б.А. Литвинский никогда не ограничивался обычными публикациями обнаруженных материалов с их первичной археологической интерпретацией, за ними всегда следовали дальнейшие поиски аналогий и их историко-культурный комментарий, извлечение новых, более глубоких смыслов из каждой найденной вещи, из всего археологического объекта в целом или из характеристики окружающей памятник этнокультурной среды. Подобные задачи, естественно, требовали привлечения данных смежных наук – востоковедения, антропологии, лингвистики, фольклористики. В этом ряду этнографические мотивы тоже не были случайными и занимали важное место во многих его статьях и монографиях.

Археолого-этнографические исследования культуры Средней Азии – мощное направление в отечественной науке ХХ в., у истоков которого стоял С.П. Толстов. Долгое время они были общепринятым и неоспоримым приемом исторического анализа. Тем удивительнее, что археолого-этнографический подход к изучению культуры с методической стороны так и остаётся слабо разработанным, фактически каждый автор в меру своих возможностей, компетенции и целей просто искал своим археологическим артефактам «похожие» (по его мнению) этнографические реалии. От качества подбора этнографических примеров часто зависела аргументированность его выводов. Но к концу столетия среди археологов стали возникать первые сомнения в убедительности и даже правомочности подобных сравнений. Возможно, причиной этому послужили наблюдения над массовым использованием археолого-этнографических сопоставлений, со временем превратившихся в полуавтоматическую и обязательную процедуру с заранее известными или подразумеваемыми, часто уже вторичными выводами. Этот сюжет, несомненно, требует специального обсуждения, но в докладе я предлагаю лишь присмотреться, как междисциплинарный подход осуществлял Б.А. Литвинский, который его не просто использовал, а сделал одним из опорных в своих изысканиях.

Б.А. Литвинский был, безусловно, человеком своего времени, разделяя с ним коллективные идеалы и заблуждения, предубеждения и стереотипы. Но некоторые своеобразные черты его работы с этнографическим материалом всё же заметно отличали его от большинства коллег. Работая с Б.А. Литвинским в одном секторе ИВ РАН с 1972 г., я могла непосредственно наблюдать его особое отношение к этнографии: он знал абсолютно всю дореволюционную и

15

современную литературу по этнографии оседлых обитателей Средней Азии (вплоть до крошечных этнографических заметок в туркестанской прессе XIX в.). Но помимо этого у него был ещё один, не менее важный источник знаний – личное знакомство со многими ведущими этнографами Москвы, Петербурга, и особенно Душанбе и Ташкента – О.А. Сухаревой, А.К. Писарчик, Н.Н.Ершовым и Б.Х. Кармышевой, а также с Н.А. Кисляковым, В.Г. Мошковой, Л.Ф. Моногаровой, М. Рахимовым, А.З. Розенфельд и др.; его постоянным дружелюбным вниманием пользовались и более молодые коллеги (Н. Акрамов, Н. Бабаева, А. Мардонова, О. Муродов, И. Мухиддинов, И.М. Стеблин-Каменский и др.). Со своими ровесниками и старшими товарищами Б.А. Литвинский не просто дружил, он восхищался их высоким профессионализмом и конечно был в курсе новейших полевых изысканий, которые в 50-70-х годах были исключительно интенсивны и плодотворны. Постоянно вращаясь среди этнографов-таджиковедов, консультируясь и «проговаривая» с ними особо интересующие его мельчайшие детали традиционной обрядности, Б.А. Литвинскому в итоге удавалось в каждом конкретном случае войти в уникальный историко-культурный контекст бытования этнографических фактов, которыми он владел наравне с самими этнографами, что встречается чрезвычайно редко.

Обычно археологи обращаются к этнографическим материалам, испытывая потребность в дополнительной интерпретации своих «безмолвных» объектов, особенно связанных с религиозными верованиями и представлениями. Но привлечение данных этой смежной науки изначально должно было опираться на свидетельства этнокультурной связи между древним и современным, «традиционно-этнографическим» населением Туркестана. В 50-70-е годы в среднеазиатской археологии эта задача ещё была актуальна и требовала тщательной аргументации, поэтому все усилия Литвинского поначалу были направлены именно на эту двуединую задачу – толкования конкретных археологических памятников и доказательства генетической этнокультурной преемственности населения Туркестана с древности до наших дней (Литвинский 1972а; 1972б; 1981; 1984).

Для решения поставленной задачи Б.А. Литвинский постоянно включал в археологическую интерпретацию заимствованные из этнографии народные объяснения того или иного обряда или атрибута, но его явно не удовлетворяло использование этнографических фактов только как иллюстрации к археолого-историческим построениям, он пытался найти, «докопаться», нащупать глубинный (домусульманский) контекст существования занимающих его этнографических реалий, и уже из него почерпнуть возможные смыслы и значения материальных остатков древних культур. Для этого он применял другой, более трудоемкий и малодоступный многим его коллегам прием, – погружения в этнографию среднеазиатского населения XIX-XX вв. Так в статьях Литвинского вместо простых сносок появились сначала отдельные комментарии, заметки, потом целые статьи и части монографии, посвященные уже целиком этнографическим сюжетам; Б.А. Литвинский пытался расширить понимание

16

общеисторической картины, совершая экскурсы в этнографическую сторону (Литвинский 1958; 1972а; 1981; 1989).

У Б.А. Литвинского есть несколько работ, в которых он исследовал собственно этнографический материал, т.е. он выступил как этнограф, но не обычный. Он обращался к уже выстроенному культурно-этнографическому контексту и, сообразуясь с заинтересовавшими его после археологического анализа проблемами, легко находил в местной этнографии похожие и адекватные археологическому контексту фрагменты (обычаи, обряды, верования) (Литвинский 1958; 1975; 1981; 1982б; 1989).

Теперь несколько слов о качестве другой части сравниваемого материала – древней. Для достижения действительно эффективного сравнения своих археологических материалов с разновременными и разнородными историческими источниками Б.А. Литвинский обычно опирался на мнения специалистов – востоковедов, лингвистов, филологов, фольклористов. В этих случаях казалось, что его роль сводилась лишь к выбору фактов для сопоставления и сведению всевозможных точек зрения. Подобным приемом – компиляцией научных фактов, добытых предшественниками – широко пользуются все, но результаты нередко получаются разные, ибо степень убедительности такого текста напрямую зависит от характера эрудиции автора.

Научная эрудиция Б.А. Литвинского поражает знанием колоссального объема мировой научной литературы по мельчайшим вопросам очень широкого круга востоковедческих историко-культурных проблем. Она позволяла ему, во-первых, находить этнографические аналогии совершенно определенной направленности (так, рассмотрение восточноиранских верований на Памире и доказательство их архаичных индоиранских корней Б.А. Литвинский довершает ещё и аналогиями из этнографии нуристанцев и других народов Гиндукуша, языки и культура которых непосредственно связаны с индоиранским миром), и, во-вторых, эрудиция дала возможность весьма уместно продемонстрировать целый арсенал фактов из разных исторических эпох (от Вед и Авесты до средневековых фольклорных и поэтических памятников) (Литвинский 1972б; 1975; 1981; 1982б).

Сопоставление такой широты и в то же время скрупулезности, как правило, весьма впечатляет читателя, но для нас важнее другое обстоятельство: Б.А. Литвинский рассматривает изучаемый объект (предмет, образ или обрядовое обыкновение) как бы с разных сторон, причем глазами специалистов, чьи точки зрения могут противоречить или, напротив, дополнять друг друга. Но Литвинский умел так построить изложение, что учет самых разных, противоположных толкований и мнений не мешал созданию общей, цельной картины, даже, напротив, делал её объёмнее и проблематичнее. Таким способом вокруг каждого изучаемого им объекта или явления (будь то памирские верования, нуристанская мифология, повседневная жизнь буддийских монахов Туркестана или использование масок и гробов в похоронно-погребальной обрядности предков таджиков) буквально на наших глазах создавалось особое семантическое поле, к которому действительно оказывались причастны и

17

древние индоиранцы, и современные памирцы, таджики, кафиры . Только на таком уровне «эрудированного» сопоставления становится возможен настоящий синтез научного знания (а не простое сопоставление, которым чаще всего и ограничивается большинство этнографов и археологов). Сначала интегрируется знание по ряду конкретных вопросов («памирские» статьи и состоят из ряда мелких заметок), из которых постепенно складывается убедительная картина культурной преемственности двух столь разведенных во времени групп населения (Литвинский 1975; 1981; 1982а; 1989).

Авторы, применяющие метод археолого-этнографических сопоставлений, обычно берут сравнительные данные из описаний этнографов, то есть воспринимают факты сквозь призму публикатора. Литвинский же часто продолжал этнографический анализ в нужном ему направлении. Такова ранняя статья Б.А. Литвинского об обычае закапывания последа в родильном обряде таджиков, где он включился в изучение актуальной тогда этнографической проблематики, преследуя цель различить основные «хронологические пласты» в связанных с этим обычаем традиционных представлениях и верованиях (Литвинский 1958).

Другой пример – энциклопедическая статья о нуристанской мифологии (Литвинский 1982а). В ней стояла иная задача – кратко охарактеризовать систему мировоззрения бесписьменного народа, сохранившего в языке и культуре основные черты мировосприятия ещё времен индоиранской общности. Поэтому обращение автора к данным этнографии закономерно и естественно. Б.А. Литвинский и здесь стремился из разрозненных фактов прежде всего наметить «этнографический фон» и сразу же сопоставить его с не менее фрагментированными данными письменных источников (Авесты и Вед). В отдельных случаях это помогало уяснить семантику как самих привлеченных этнографических фактов (то есть создать из них пусть пунктирный, но уже контекст), так и, одновременно, уловить возможные оттенки смыслов ранее не вполне понятных свидетельств в архаичных письменных текстах. В итоге статья представляет читателям емкую, структурно (послойно) изложенную реконструкцию мифологической системы нуристанцев - современных потомков древнего индоиранского населения, с которыми была связана значительная часть археологических исследований Б.А. Литвинского.

Литвинский был мастером такого рода взаимного толкования – туманных и разрозненных этнографических фактов, которые после этого «объединялись» в содержательные семантические «связки» – то по аналогиям с архаичными схемами, стереотипами или наоборот – неясности древних текстов представали в несколько новом ракурсе. В каждом конкретном случае те и другие взаимные объяснения, естественно, гипотетичны и приблизительны, но с накоплением примеров таких взаимотолкований убеждение в их правомочности и важности постепенно укрепляется.

В своих работах по истории культуры Туркестана Литвинский почти всегда довольно широко использовал этнографические и востоковедческие (письменные) материалы. Б.А. Литвинский постоянно действовал как бы

18

поочередно в трех направлениях: то сопоставлял археологический материал с данными древних письменных источников, то подтверждал или разъяснял полученные выводы фактами этнографии, то, наоборот, брался за тщательное изучение собственно этнографических свидетельств в их исторической и археологической перспективе. После его систематических исследований такого рода стало окончательно ясно, что содержательное ядро большинства т.н. домусульманских этнографических верований и обычаев памирцев, таджиков и оседлых узбеков теперь уже бесспорно восходит к древнейшему периоду их истории (некоторые, возможно, даже ко времени индоиранской и индоевропейской общностей). И хотя из-за длительного временного разрыва и изменений вследствие инокультурного (особенно мусульманского) влияния древние (по происхождению) верования сохранились до наших дней фрагментарно, тщательное их сопоставление с древними аналогами даёт «густую сеть изопрагм, соединяющую современные верования и обычаи с индоиранскими...» (Литвинский 1981, 116), так что места для сомнений почти не остается.

Цель, поставленная самим Литвинским ещё полвека назад, была достигнута, этнокультурная преемственность доказана, и это для своего времени было несомненно большим и важным шагом вперед. Но этим значение его работ не исчерпывается. Взгляд этнографа, например, задерживается на выявленном в процессе сбора аналогий историко-культурном ареале, внутри которого автор выделил три пространственные зоны с разной степенью сохранности (узнаваемости, близости) древних и современных форм и смыслов «сходных» объектов – у памирцев, равнинных таджиков и, наконец, некоторых тюркоязычных народов (Литвинский 1981, 116). Возможно, в разных временных и пространственных точках (или зонах) этого ареала существовали разные формы трансформации каждого конкретного изучаемого археологического (или этнографического) явления; это предположение требует дальнейшего изучения. Так что работы Б.А. Литвинского являются ещё и богатым источником для методологических наблюдений, они дают возможность поразмышлять над такими, например, вопросами — как может изменяться форма изделия или явления (обряда, верования) при сохранении исходной сути архаичного содержания? И — когда ещё узнаваемая, но явно исторически изменившаяся форма явления уже несёт в себе принципиально новое содержание?. Обращение к подобного рода вопросам, как кажется, помогает преодолевать заштампованность, «замусоленность» междисциплинарного подхода в том виде и понимании, в котором он пребывает сейчас в нашем научном обиходе.

Пример «ферганской» монографии (Литвинский 1972а) тоже убеждает, что помимо выводов автора (к которым он пришел после обращения к этнографическим материалам), у внимательного читателя по-прежнему остаётся возможность самому сделать некоторые актуальные и существенные выводы, прямо вытекающие из текста монографии (например, о шаткости и сомнительности распространенного в наших науках тезиса о похоронно-поминальной обрядности как важного этнического признака).

19

В итоге вклад Б.А. Литвинского в среднеазиатскую этнографию можно охарактеризовать как довольно разнообразный и по содержанию, и по форме: от интерпретации отдельных, разрозненных фактов до широких этногенетических выводов (например, об этнокультурном единстве населения всего Туркестана, т.е. Средней Азии и основной части Синьцзяна) (Литвинский 1984). Сочинениям Литвинского всегда было присуще сочетание широты взгляда с непременным вниманием к конкретной, частной проблематике и с тщательным, подробным анализом историко-культурного материала. Координатами его творчества всегда служили врожденные способности (неуёмная любознательность, редкая целеустремленность и исследовательская энергия) и благоприобретенная колоссальная эрудиция. В этих пределах ему удавалось успешно действовать одному там, где обычно требуются совместные усилия двух-трех специалистов. Б.А. Литвинский был одним из немногих ученых, действительно, без профанации владевших «комплексным, междисциплинарным подходом»; более того, сумевшим превратить его в плодотворный и аргументированный междисциплинарный анализ, единственно способствующий синтезу исторического знания.

Литература

Литвинский Б.А. О древности одного среднеазиатского обычая // Краткие сообщения института этнографии. М., 1958. Вып. XXX.

Литвинский Б.А. Курганы и курумы Западной Ферганы (Раскопки. Погребальный обряд в свете этнографии). М., 1972а.

Литвинский Б.А. Древние кочевники «крыши мира». М., 1972б.

Литвинский Б.А. Памирская космология (опыт реконструкции) // Страны и народы Востока. М., 1975. Вып. 16.

Литвинский Б.А. Семантика древних верований и обрядов памирцев // Средняя Азия и её соседи в древности и средневековье. М., 1981.

Литвинский Б.А. Нуристанская мифология // Мифы народов мира. М., 1982а. Т.2.

Литвинский Б.А. Пари // Мифы народов мира. М., 1982б.Т.2.

Литвинский Б.А. Исторические судьбы Восточного Туркестана и Средней Азии (проблемы этнокультурной общности) // Восточный Туркестан и Средняя Азия. М., 1984.

Литвинский Б.А. Монастырская жизнь восточнотуркестанской сангхи // Буддизм, история и культура. М., 1989.